Augustus Rookwood
Арашияма. Бамбуковый лес Сагано, расположенный в японской префектуре Киото, это зажатая посреди городских ландшафтов живописная роща, состоящая из тысяч вздымающихся ввысь вечнозеленых деревьев. Бамбуковые стебли, качаясь от легкого дуновения ветра, издают мелодичные звуки, напоминающие популярные на Востоке ветряные колокольчики. Умиротворяющий трезвон, окутывающий ощущением гармонии, и есть главный символ бамбуковой рощи Сагано, внесенной в сотню охраняемых достопримечательностей страны.

Andromeda Tonks
Древняя обсерватория в Пекине
Обсерватория, которая на данный момент располагается в Пекине, была основана на месте старой водяной башни при династии Мин. Тогда ее именовали Звездной обсерваторией, а при династии Цин название сократилось до одного слова – Обсерватория. Ежедневно опытные астрономы наблюдали за движением небесных тел и делали об этом подробные отчеты императору. Также работа в обсерватории была важна в области морской навигации. Ценная коллекция астрономических приборов, представленная в ней, дает яркое и полное представление о культурном обмене между восточными и западными цивилизациями, значении в их жизни небесных событий и многом другом.

Приоткрытые губы. Вдох. Чужой язык с нажимом по ране, как сатанинское причастие, скользит, затем проталкиваясь внутрь, сходу норовя собой заполнить, почти удавить. Йован по которому кругу, почти уже привычно задыхается, хватает вместо воздуха липкую и подвижную влагу, вылизывающего его изнутри языка, сплетается с ним, стремясь то ли вытолкнуть прочь, то ли поглубже в себя втянуть. Давится вязким и насыщенным чужим вкусом, чужими натиском, чужим жаром, которые так хочется сделать своими, что в висках отчётливо ломит, пульсирует сбивчивым, учащенным ритмом собственного колотящегося в груди сердца. Кажется, каждое движение нависшего над ним парня заставляет вздрагивать и в широких рёбрах до хруста расширяться, силясь преодолеть ставшую как-то вдруг и сразу дохера эротичной асфиксию. Или это Йован все воспринимает слишком остро и чувственно? Так что боль в медленно отекающих лиловым ребрах и широкой костистой грудине стираются начисто, заменяясь не менее яростной и томной тяжестью в паху. Дезориентированный, Зорич приглушенно стонет от протяжных, с нажимом, попыток Беса им же рассечённую губу разъятрить посильнее, до мяса, настырным кончиком языка приходясь по ране раз за разом, выныривая из плена податливого рта, вспышками боли вспенивая удовольствие, словно взрывоопасным реактивом сжиженный кислород.
Когда оседлавший его Бес отстраняется, по контуру его рта блестит алая кромка. Кровь. Слюна. В ртутных зрачках отражается безумие, и животная жажда которой невозможно противится. Которой проявиться не хочется, а лишь поближе к себе притянуть и завороженно всматриваться, гладя по холке и массивному загривку опасное чудовище так удачно идущее ему в руки добровольно.
Всего несколько мгновений, зависших в безвременье, вглядываясь друг в друга со странной смесью удивления, узнавания и замешательства. Неподвижная, наивысшая точка параболической траектории перед падением в жерло вулкана, из которого не факт что удастся вынырнуть. Йован тяжело дышит, хватая пылающими губами воздух, смотрит. Вглядывается в слишком уж красивое лицо, впитывая его в себя именно сейчас, ожогом на сетчатке, клеймом поверх лабиринта извилин, так что уже не стереть не вытравить, замечая пятна выползающих из-за аккуратных, прижатых к черепу ушей татуировок, серебряный блик пирсинга в носу, пробитые мочки. До последних хочется дотянутся губами, попробовать на зуб манящую блесну металла. Где еще этот ослепительный дьявол в себе наковырял дырок и повтыкал высокохудожественных, манящих булавочек из серебра? Почти захлебываясь собственным нетерпением и учащенным ритмом слетевшего с катушек пульса, до застывшего в непозволительных нескольких десятках сантиметров над ним Бесника так и тянет попросту дотянуться, вернуть все как было, или под себя подмять, не позволяя больше отстраняться никогда. Тесно, жарко, предельно откровенно и открыто, чтобы эта дамасская сталь всепонимающих глаз не капала на него взглядом заговорщика, все давно разгадавшего.
Тяжёлая, разгоряченная боем туша неожиданно покорно скатывается по животу на бедра, гибкая словно свернутый петлей хлыст, прижимается в коже бугрящейся отчетливым стояком ширинкой, чувствительно впиваясь прямоугольником прыжки и острым язычком зиппера в и без того пылающий эпителий. Эта мнимая податливость входит внутрь заговоренной мольфаровой иглой, под третье ребро одним ударом. Пальцы стискивают напряженную ягодицу не соразмеряя силы, больно, жадно, оставляя отпечаток пятерни шрифтом брайля на чужом теле. Вторая рука скользит по влажной, липкой от пота спине, скрюченная словно птичья лапа, перечеркива быстро розовеющими бороздами от ногтей, наискось, через всю татуированную картинную галерею, чувствуя странные бугорки и неровности наощупь, бездумно, не отдавая ни в чем отчёт, чтобы потом вцепиться обеими руками в широкую талию и с чувством протащить по себе эту восхитительную погань, вверх-вниз, несколько раз, когда Бес прильнул к покорно предоставленной ему в качестве откупа груди.
Член под ничерта не скрывающим покровом шорт ударяется о напряжённые ягодицы, проходится болезненно чувствительной головкой по елозящей промежности Беса, чтобы в итоге оказаться зажатым между их телами.
И Йован шипит сквозь зубы, вгрызаясь пальцами в чужие бока, тянет его на себя, изгибается навстречу высоковольтной дугой, беспечно подставляя под жадные губы горло. Укусит, поцелует, вскроет зубами сонную артерию — все едино. Лишь бы не останавливался. Лишь бы был поближе и эта экзальтированная пытка не прекращалась. Удовольствие шибает кипятком по оголенным нервам. Зорич ерзает под оседлавшим его демоном, словно только выползшем с полотна Фюссли. Широко раскрытыми губами ловит загустевший воздух, чувствуя на своей шее прикосновение острого как нагретая в чужом теле бритва языка.
Снова и снова, и снова. Окончательно теряя контроль. Капелькой расплавленного свинца к соску, и вниз по груди, воспаленной от пойманных корпусом ударов, так остро чувствующей эту неторопливую ласку затвердевшей бусины соска, влажной от пота, горячей капельки металла.
— Бессссс-ссссука — шипит вскипевшим на углях молоком, начисто сдуревший агент не под тем прикрытием что надлежит.(изменено)
Сейчас его собой прикрывает татуированные зверь, злой, опасный, и такой желанный что кровь в венах вспенивается белковыми хлопьями пополам с убойным количеством эндорфинов, которого хватит ширнуться кому-то менее выносливому чем Зорич, чтобы улететь в Нирвану навсегда. Ладонь с пропаханных ногтями боков Лонга скользит опять к подкачанной заднице. Не зря эта сволочь так любит прыгать. Его ягодицы на ощупь как живой камень, перетекающий под пальцами в неторопливом движении. Изломанные нетерпением руки Йова пытаются пробраться под пояс безликих черных брюк и оседлавшего охранника беззастенчиво облапать. Но где там. Стянутый на талии пояс, тот, что ободрал пряжкой Зоричу весь живот ниже пупка, ретиво хранит честь хозяина.
— Жаркая детка, — урчит голодной тварюкой победитель, выглаживает широкой ладонью распластавшегося на матах Йована.
Третий раунд их спарринга пройдет точно не по олимпийским стандартам.
Зорич шало выскалился, больше не пытаясь изображать нормальность, полубезумной, голодной да скошенной на одну сторону ухмылкой, все-таки голову свою от матов отрывая, чтобы желанного беглеца, не к месту говорливого, опасного, злого, одной рукой за загривок, изловить, впутываясь пальцами в темные волосы.
— Заткнись. Займи лучше пасть чем-то другим, — процедил сквозь розовые от крови зубы, с шипением, словно эдемовский змей искуситель, решивший от пустых уговоров перейти сразу к действию, притягивая такого желанного демона к себе, и без прелюдий сходу цапая за объёмную нижнюю губу до крови. Сжать, прокусывая брызнувшую в рот вишневым соком плоть, захлебываясь восторгом, просто ради того чтобы в следующий миг смешивать в сплетении языков и слюну и кровь, пока вторая ладонь слепо шарит по талии Лонга, ищет, находит, на поджаром, напряжённом животе, щелкая злополучной пряжкой, и змейкой штанов неожиданно громко вжикая.(изменено)
Уложенная на загривке лапа не позволяла Бесу опять сбежать. А сдобренный кровью поцелуй начисто вышиб из головы остатки разума, пока пальцы проталкиваются под белье, почти дрожащие, нетерпеливые, торопливые как первый поцелуй в полутьме, слепо нащупывая то, что так красноречиво утыкалось все это время в живот. Кожу ладони опаляет жаром. Высвобожденный из-под ненужного теперь плена белья тяжёлый бесовский член выпрыгивает наружу, приходится по коже живота влажной головкой, перекатывается между их телами молчаливый обещанием. И Йован опять шипит, дёргается, елозя рукой между ног уложившего его на маты парня. Сжимает у основания, позволяя о себя беспрепятственно отираться, превращая вот это бесово скольжение грудью по груди почти что в секс. По крайней мере удовольствие продирает до самого беззащитного нутра, норовя выпотрошить поплывшее сознание непрошенной страстью и нетерпением.
И уже плевать, где они и что было до этого. На отбитую печень, плывущие по коже соцветия синяков, разбитые губы и похеренную стратегию взаимодействия плевать еще больше. Вжатый весом тренированного, вылепленного из мышц и жажды тела, все что может Йован — чувствовать, ладонь Беса на собственном члене, даже сквозь ткань обжигающую как кипящий воск, его дыхание скользящее по гортани, вслед за вторгающимся в рот языком, его сердцебиение, сквозь ребра, мышцы, кожу, кожу, мышцы и ребра, сплетая из сдвоенного пульса какое-то немыслимое адово колдовство.

Бес был одним инстинктом, без личности, без представлений о морали, не говоря уже о совести. Его вела природа, она управляла им, его руками, его ртом - всем. Сладость собственной крови не могла испортить мягкость и вкус кожи под языком. Ему нравилось то, как хорошо они гармонируют. Можно безостановочно втирать алый в поры, метя, пропитывая собой, собственным запахом, чтобы чертов демон понял кому он сейчас принадлежит. Можно оставлять следы зубов на уязвимом и таком открытом сейчас плече, а потом и вовсе выкрашивать его основание багрянцем на самом кончике непарного выроста ротовой полости, словно это изящная японская кисть для каллиграфии. Сейчас можно было все, потому что сам изысканный и гибкий словно хлыст партнер позволяет. Лонг видит как его ведет, как подрагивают ресницы и поджимаются губы в попытке скрыть очередной стон полный удовольствия. Замечает и то как подрагивают самые кончики пальцев. Все попытки присвоить ядовитую тварь кажется венчаются успехом, нравятся, поощряются ответными движениями и призывно открытой шеей.
Только безумие не проходит. Оно только усиливается.
Именно поэтому Бес загорается от одной мысли о том, что его запах, его частичка будет внутри. Он так остервенело хочет этого, что даже не задумывается о том, что подобное не совсем нормально, не совсем по человечески. По животному скорее - разрывать нутро, проталкиваясь глубже, мешая жидкости. Только вот тварь она и есть тварь. Поэтому измазанные кровью и слюной пальцы оглаживают нежные стенки, втирая эту смесь по особенному нежными и тщательными движениями. Мужчина желает запомниться дольше чем на секунду, дольше чем отмерено синяками и укусами на коже. Стремиться сделать так, чтобы аромат оставался с инструктором на подкорке, чтобы он не смог смыть его с себя, сколько бы раз не подставлял тело под струи воды. Возвратно поступательные движения медленные тягуче-сладкие, в отличии от таких же ритмично-рваных спереди, которые призваны больше стереть неудобство, заставить жертву извиваться от удовольствия тем самым насаживаясь и позволяя войти глубже. Это почти лишает воли, почти срывает последние ограничители навязчивой идеи, что он сам для себя придумал.
И кажется Зоричу только это и нужно. Он открывается, словно внял просьбе, словно самого не трясет от едва сдерживаемого наслаждения. Бес оглашает этот призывный жест низким, вибрирующим в гортани стоном на самое ухо. Толкается бедрами несдержанно. Он тяжело дышит, ведет носом по чужому загривку, наслаждаясь смешанным влажным общим запахом, но все же не поддается. Только добавляет третий палец таким же удушающе медленным движением, чувствуя как эластичное нутро растягивается. Он старается на смотреть, только чувствовать и от этого кажется все становиться только хуже. Желание удушливой волной подступает, скручивается внизу живота, а член несдержанно дергается.
— Хочу тебя.
Бес чувствовал и дрожь удовольствия по хребту позвонков и то, как ягодицы напрягаются в ответном подающимся вперед движении. Конечно ощущал и горячий влажный член в своей ладони, который кажется пульсирует после каждой ласки. Но признание, сорвавшееся с губ и произнесенное хриплым шепотом, словно самый большой секрет, бьет под дых кажется так же как тот же удар коленом от злополучной твари. Йован наверняка слышит, что бесовские зубы щелкают рядом с завитком его уха и чувствует как рука под его боком деревенеет от немыслимого напряжения. Лонг жмуриться, прикусывает собственную губу, выдавливая кровь, даже наслаждаясь цветными кругами перед глазами и острой нитью боли на крою сознания. Помогает отвлечься. Помогает собраться.
— Давай, хватит меня дразнить, а то сам тебя выебу.
Одна лишь фантазия о чем-то подобном вызывающе неприличной дрожью проходит по спине и руках, простреливает в пояснице. Голос по змеиному шипящий, словно наждаком проходит по оголенным нервам, заставляя поджаться и сипло выдохнуть. Бес понимает, что если не сделает это сейчас, то милосерднее будет позволить Йовану себя выебать. Поэтому он вынимает пальцы, наблюдая за тем как сходиться за ними, алое нутро, капает на них еще импровизированной смазки и смазывает вход. Только после этого сплевывает хозяйским движением на ладонь, чуть отстраняясь, чтобы размазать по возбужденному стволу. Все это время его другая рука ласкает чужую влажную головку большим пальцем не давая бедрам двинуться лишний раз. Он обстоятелен. Поэтому перехватывает бедро, проводит от коленного сгиба ниже. Сминает ягодицу нетерпеливой жесткой хваткой и слегка отводит в сторону, давая себе больше места для действия.
- Сейчас, детка, - крупная головка проезжается по входу дважды прежде чем сминая незначительное сопротивление мышц войти.
Бес рыкает. Ему нравиться теснота и теплота. Нравиться то, как тело рядом замирает вместе с ним в унисон. Он не спешит. Дает и себе и партнеру время. Хотя какое к черту время, когда нутро разрывает от желания ворваться и ни на секунду не останавливаться? Но что-то (а возможно и кто-то) внутри подсказывает, что нужно выждать. И он железными тисками сминая кожу на бедре и сипло тяжело дыша сдерживается.
Раз.
Два.
Три.
Ровно три рваных глубоких вздоха и выдоха, а потом он продвигается дальше, глухо стоная и прижимая бедра партнера к себе, не позволяя даже дернуться. Хватка на чужом члене ослабевает, движения становиться уверенными и ритмичными, размазывая пот, слюну и предэякулят по ладони и стволу.
Раз.
Два.
Три.
Три жадных вздоха прежде чем Бес начинает двигаться. Сначала медленно, подвывая от таких ярких ощущений близости, а потом все быстрее и быстрее. Возможно было бы легче в другой позе. Возможно нужно было воспользоваться обещанием Йована выебать, ну или как возможность - заставить его оседлать себя. Но Лонг не променял бы ни на что на свете одну эту возможность прижиматься к этой взмыленной, то и дело пронизанной дрожью спине, царапая кожу штангами, прикусывать загривок зубами и выстанывая на ухо такое охуенное сокращение непривычного имени.
- Да, детка, - голос словно перекатываемая волнами галька.
Мужчина перехватывает ногу под коленом, поднимает ее чуть выше и бедрами пододвигается казалось бы еще ближе. Он двигается мощно, глубоко, быстро. С каждым толчком будто бы стремясь выбить дух. С каждым стоном, с каждым нетерпеливым злобным шипением темп становиться все быстрее и быстрее, а удовольствие все больше и больше. Оно взбивается, вспенивается, а напряжение нарастает все сильнее и сильнее, грозиться выплеснуться в ошеломительно яркую вспышку, которая кажется может ослепить навсегда. Беса всего закручивает в невидимою спираль. Выворачивает наизнанку и оголенными нервами продирает по телу Зорича, заставляя впитать в себя каждую выемку, каждую кость, уча через боль и удовольствие, навсегда вкладывая воспоминания обо всем этом.
Поблескивающая от пота кожа с хлопком касается абсолютно такой же. Звуки выходят одуряюще пошлыми, а маты под их телами жалко поскрипывают все мучительнее и мучительнее. Бес дрочит партнеру уже не придерживаясь каких-либо границ; мощно, глубоко и жадно. Входит в его податливое, сплетенное из ивовых прутьев тело так же. Предчувствуя скорую развязку, он отпускает ногу и впивается пальцами в бок, насаживая его на себя и чувствуя подушечками как сокращаются мышцы. Прижимается грудью еще плотнее и прикусывает зубами загривок совершенно дико.
Раз.
Два.
Три.
Ровно столько рывков ему понадобилось, чтобы сорваться в пропасть, чувствуя одуряющий запах своего демона и сжатая пасть на его шее. Он вынимает член вовремя и проезжает головкой между ложбинок, выплёскиваясь на спину, все еще конвульсивно двигая бедрами. Мужчина не рычит, не стонет. Только глубоко и часто дышит, не прекращая двигать лодонью до тех пор пока не почувствовал сперму на пальцах. Под веками искры, по телу разливается удовольствие и истома. А Йован рядом такой соблазнительно мягкий, что Бес все же отпускает его многострадальный загривок из пасти и зализывает укус широким и влажным движением языка, чувствуя ответную дрожь. Кали на его животе трется о испачканную поясницу, но ему абсолютно все равно. Он только еще раз касается члена будто сдаивая все что осталось и отводит липкую конечность в сторону.
- Трахаешься ты так же охуенно как и бьешься, детка, - в голосе только довольство и некая нотка благодарности.
Здоровенная тварь, нежно проводит ладонью по низу живота и заводит ее на грудь прижимая горячее тело ближе. Целует в шею, мимолетно касаясь одной из алых меток языком.
- Мне понравилось.

Удовольствие прошло по всему телу от поджавшихся пальцев на ногах, заканчивая едва ощутимым покалыванием в губах. Это было ярко, мощно, неповторимо и не отпускало. Мужчина только наклонился чуть ниже вдыхая смесь терпких запахов его и его партнера, желая запомнить и уже жалея, что это закончилось. Жар, опаливающий плоть изнутри своим ярким огнем, сначала превратился в одинокий язык пламени, а потом и вовсе в тлеющий где-то глубоко внутри уголек. Но не исчез вовсе, как ожидал Бесник. Точнее две другие его сущности, которые знали, что их "домашний маньяк" моментально забрасывает свои игрушки. Иногда  поломанные настолько, что сложно принять за человека этот воющий от боли комок плоти. Бес никогда не желал сдерживать свои желания ради кого-то другого. До сегодняшнего дня. И это вызывало недоумение у него и что-то очень похожее на страх у двух других. Впрочем они сейчас послушно "сидели" в своей норке и даже носа не показывали рядом. Правильное решение. Лонг прислушивался к себе, но не находил желания вновь бить. Почему-то хотелось прогнуться в спине и тереться о горячую пряную кожу, вдыхая неповторимый аромат, подгрести под себя, обнимая всеми конечностями и заснуть. Более чем странно. Подобное можно было отнести к Ники, но никак не к Беснику. Впрочем, мужчина не сделал ни того не другого. Только наклонился к такой мнимо беззащитной шее и вновь провел по коже языком, а потом оставил небольшой красный след. Как будто бы других меток ему было мало. Мужчина ласковым котом, ластится к чужой шее, запятнанной алым. Закрывает следы зубов на плече кончиками собственных отросших волос, которые тут же липнут к покрытой испариной коже. Держит Йована в то ли в объятьях, то ли... Пусть будет это слово именно сейчас. Бес смещает поведенную удовольствием и от того такую тяжелую голову, зарывается носом в висок наконец-то позволяя себе вдохнуть их общий, смешанный в нужных пропорциях, такой приятный запах.
Правильно.
Удивительно, но правильно.
Лонг как-то быстро смиряется с новым случайным неслучайным человеком в своей жизни. Охранник расслаблен в присутствии фактически незнакомого человека, полуулыбка меняет его хищное лицо, делая мягче, сглаживая, превращая мордобой ранее в свою собственную попытку заигрывания. Он ведет диалог со спиной и кажется наслаждается и этим тоже. Как и ладонью, что устало накрывает его собственную. Кусачий и важный техник сейчас кажется выласканным солнцем котом и позой и ленивыми, наполненными удовольствием движениями. Даже глубокое дыхание, что недавно отличалось хрипом и почти конвульсивными движениями ребер теперь выравнивается, а тварь губами прослеживает мгновения того, как большое сердце ловит свой спокойный ритм. Его собственное откликается тем же. В унисон. Что же очень странно, но беспокоит ровно секунду. Потому что блаженная леность накрывает его с головой, заставляя опустить голову на маты и упереться взглядом в темный беззащитный затылок.
- ...Только давай в следующий раз где-то ближе к кровати выяснять кто что и как охуенно делает? Я блядь сейчас до душевой не смогу дойти, не то, что до своей комнаты.
Бес тихо улыбается, пряча зарождающийся смех за прикусанной губой, а блеснувшие восторгом глаза под веками. "Следующий раз" - звучит сладким обещанием, которое нетерпеливой дрожью проходит по хребту позвонков. Вот так вот невзначай появившаяся надежда пьянит словно молодое вино и тварь позволяет себе поверить. Позволяет себе вместо укуса подарить поцелуй куда-то в волосы. Немыслимое попущение для его жесткой натуры.
— Мне тоже.
Ответное касание губ к руке не такое острое как все прочие, без огня. Без боли и напора. Но не менее особенное.
Кажется это называют "нежностью", да, Ник?
- Как пожелаете, Ваше Высочество, - Лонг играет гласными на английский манер, что рождает характерный важный акцент, - В следующий раз мои не совсем королевские покои в вашем распоряжении. Могу даже показать где они находятся?
Звучит как неприкрытое предложение продолжить если уж не прямо сейчас, то чуть позже. Хотя Бес подозревал, что спать рядом с этим язвительным созданием будет так же приятно как и трахаться. Однако, вставать мужчина не торопиться. Проводит пальцами по скулу, линии челюсти. Едва ощутимо, словно боясь этим всем пробудить тот котел с ядом, что кажется таиться под кожей. Ведет ладонью по груди, цепляя пальцами сосок и отчетливо жалея, что так и не попробовал его на вкус. Гладит обнаженный алебастровый бок, плавно переходя на бедро. Повторяет это движение снова и снова. Гладит партнера как изысканного опасного зверя, что каким-то чудом поддался его рукам. Выходит откровенно лениво. А еще очень хочется посмотреть в породистое лицо, проследить как проникновенные синие омуты устало скрываются под тяжелыми веками. Шевелиться как-либо еще откровенно не хочется. Да и разгоряченное тело начало остывать и покрываться гусиной кожей ведь маты все же нихрена не греют. Приходится еще сильнее прижиматься к спине Зорича, которая оказалась почти такой же широкой как его собственная. Тварь греет и греется ровно до того момента, как желание залезть под одеяло не перевешивает отчаянную уже необходимость гладить скульптурное бедро.
- Ебучие маты, - походит больше на бурчание, но Бес все же шевелиться, а потом аккуратно вытаскивая левую руку и вовсе встает.
Ну как встает. Пытается. Нога отдает тупой болью по всей икре, а грудина точно сигнализирует о том, что мышцы не рвутся, но это точно что-то похожее. Мужчина охает, приседает на одно колено, но потом все же поднимается, отчетливо морщась.
- Сильно ты меня, - звучит едва ли не с гордостью.
Лонг протягивает руку партнеру. Правую. Потому что в кулаке левой все еще зажат его запах. Идея понести его на руках, как всамделишную принцессу не увенчалась бы успехом в любом случаи.
- Нужно в душ. Спать здесь - не самая лучшая идея.
В большом теле сейчас говорит благоразумие Ника, но не он сам. Тварь держит братьев в стороне и сейчас сам наслаждается тем, какой Йован сейчас красивый: весь покрытый метками и не важно от губ, зубов или кулаков.